Дайте две

Что-то в индоевропейском всего реконструируется по два. То, что существительные-синонимы в дочерних языках восходят к двум корням, объясняется противопоставлением одушевленных, т. е. способных к самостоятельному действию, и неодушевленных сущностей. Например, вода, которую пьют — одно, а которая течет и подмывает берега — другое. Это очень убедительное объяснение.

То, что родственные глаголы восходят к двум синонимам, объясняют противопоставлением глаголов действия («бежать») и состояния («выситься»). Например, глагол, давший в русском «быть», был активный со значением «становиться», а тот, что дал суплетив «есть», тот стативный, со значением просто «быть». Тут у меня возникают некоторые вопросы — я не совсем, конечно, в теме, хобби у меня такое, — но почему глагол с корнем *bhu-, активный такой активный, давал в дочерних языках все-таки чаще всего значение «быть», тогда как «становится» выражалось как-то иначе (в русском, как видите, от корня «стоять»). Примеров таких странностей много.

Но вот когда реконструируется два местоимения 1 л. мн. ч. («мы»), меня начинают колбасить смутные сомнения. Это тоже, конечно, объясняют — клюзивностью на этот раз, противопоставлением «мы вместе с тобой» и «мы за исключением тебя» — но это уж настолько, извиняюсь, за уши, что даже мне, неспециалисту, понятно: в дочерних-то языках ни рефлекса от клюзивности не осталось.

Слушайте, а это точно был один язык? Или, может, у предков был, как в дирбальском, отдельный лексикон для разговора с тещей?